2

     Широким  полукругом  люди  стояли  перед  высоким крыльцом,  обнесенным
перилами. Все терпеливо  смотрели на обитую драным  войлоком дверь, надеясь,
что выйдет начальство и добавит подробностей. Мужики хмуро дымили цигарками,
бабы тихонько плакали, дети растерянно поглядывали на родителей, не  понимая
наступившей печали, потому что для детского воображения на свете нет  ничего
веселее войны.
     Была середина  дня, палило солнце, время стояло на месте, начальство не
появлялось. От нечего делать люди, слово по слову,  разговорились. Плечевой,
оказавшийся, как всегда, в центре внимания, утешал сограждан,  что война эта
продлится  не дольше, чем до ближайшего  дождя, когда вся германская техника
непременно потопнет на наших дорогах. Курзов  с ним соглашался, но предлагал
взять  во внимание  факт,  что  немец,  вскормленный на  концентрате,  может
выдюжить многое. Между  собравшимися  потерянно толокся дед Шапкин, несмотря
на  свои девяносто лет, угасающий рассудок и полную глухоту.  Шапкин пытался
выяснить, ради чего такое собрание, но никто не хотел ему отвечать. Наконец,
Плечевой  сжалился  и,  сделав  вид,  будто  держится  за  ручки  станкового
пулемета, неслышными деду звуками изобразил длинную очередь:
     --  Ды-ды-ды-ды!--  А  затем, словно подскакивая на лихом скакуне, стал
размахиватьснад головой воображаемой саблей.
     Дед принял это как должное,  однако заметил, что  в старые времена хлеб
сеяли, а потом убирали, прежде чем молотить.
     Постепенно толпа расползлась на отдельные  кучки, в каждой  из  которых
шел свой разговор, не имевший отношения к тому, что  случилось. Степан Луков
спорил  со  Степаном Фроловым, что  если сцепить слона с  паровозом, то слон
перетянет.  Плечевой,  набравшись  нахальства,  утверждал,  что по клеточкам
может срисовать любого вождя или животное.
     В другое время Чонкин подивился бы незаурядному дарованию Плечевого, но
теперь было  не  до того.  Занятый своими  печальными мыслями, он  отошел за
угол,  где  находился разрушенный штабель сосновых бревен.  Иван выбрал себе
бревно  несмолистое, сел  и положил  на колени  винтовку.  Не успел  достать
масленку с махоркой -- подоспел Гладышев.
     -- Сосед, не  дашь ли газетки угоститься твоей махорочкой, а то  спички
дома забыл.
     -- На,-- сказал Чонкин не глядя.
     Уже и махорка кончалась.
     Гладышев закурил, затянулся, сплюнул крошку,  попавшую на язык, и шумно
вздохнул:
     -- Эхе-хе!
     Чонкин молчал, глядя прямо перед собой.
     --  Эхе-хе!-- еще шумнее вздохнул  Гладышев, пытаясь  обратить на  себя
внимание Чонкина.
     Чонкин молчал.
     --   Не   могу!--   всплеснул  руками  Гладышев.--  Разум  отказывается
воспринимать. Это ж надо совесть какую иметь
     --  кушали  наше  сало  и  масло,  а  теперь  подносят  свинью  в  виде
вероломного нападения.
     Чонкин и на это ничего не ответил.
     --  Нет,  ты подумай только,-- горячился Гладышев.-- Ведь просто, Ваня,
обидно до слез. Люди, Ваня, должны не  воевать, а трудиться на благо будущих
поколений,  потому  что  именно  труд  превратил  обезьяну   в  современного
человека.
     Гладышев посмотрел на собеседника и вдруг сообразил:
     --  А  ведь ты,  Ваня, небось  и не  знаешь,  что человек произошел  от
обезьяны.
     -- По мне хоть от коровы,-- сказал Чонкин.
     -- От коровы человек произойти не мог,-- убежденно возразил Гладышев.--
Ты спросишь: почему?
     -- Не спрошу,-- сказал Чонкин.
     --  Ну, можешь спросить.-- Гладышев пытался втянуть  его  в спор, чтобы
доказать  свою образованность.--  А  я  тебе  скажу: корова не  работает,  а
обезьяна работала.
     -- Где?-- неожиданно спросил Чонкин и в упор посмотрел на Гладышева.
     -- Что -- где?-- опешил Гладышев.
     --  Я  тебя  пытаю:   где  твоя  обезьяна  работала?--  сказал  Чонкин,
раздражаясь все больше.-- На заводе, в колхозе, на фабрике -- где?
     -- Вот дурила!-- заволновался Гладышев.-- Да какие  ж заводы, колхозы и
прочее, когда всюду была непрерывная  дикость. Ты что, паря,  не при  своих?
Это  ж  надо  такое  ляпнуть! В джунглях  она работала,  вот где! Сперва  на
деревья лазила  за бананами, потом палкой  их стала сшибать, а  уж  опосля и
камень в руки взяла...
     Не  давая  Чонкину  опомниться, Гладышев начал  бегло  излагать  теорию
эволюции, объяснил исчезновение хвоста  и шерсти,  но довести свою лекцию до
конца не успел: возле конторы наметилось шевеление, народ зашумел, сгрудился
перед крыльцом. На крыльце стоял парторг Килин.

      4

     Указание парторга некоторых удивило.  Оно удивило бы и его самого, если
бы не... Впрочем, все по порядку.
     Около  трех  часов  до  того Килин и  Голубев "сидели на  телефоне", по
очереди крутили ручку полевого аппарата.
     Председатель сменял парторга, парторг председателя, и все  без толку. В
железной  трубке  что-то шуршало,  трешало,  щелкало,  играла музыка,  голос
диктора  повторял сообщение  о  начале  войны, и какая-то женщина проклинала
какого-то  Митю,  пропившего  самовар  и  ватное  одеяло.  Однажды  ворвался
сердитый мужской голос и потребовал Соколова.
     -- Какого Соколова?-- спросил Голубев.
     --  Сам знаешь,--  ответил голос.-- Передай  ему, что, если  не  явится
завтра к восьми ноль-ноль, будет отвечать по законам военного времени.
     Председатель  только хотел  объяснить, что никакого Соколова здесь нет,
но  сердитый голос  пропал,  и неведомый Соколов,  может  быть, сам того  не
подозревая, уже готовил себя к трибуналу.
     Уступив  место парторгу,  Голубев отошел в угол,  открыл  металлический
сейф  для  секретных  документов,  сунул  в  него  голову и  стал  похож  на
фотографа, который сейчас скажет "Спокойно, снимаю". Однако ничего подобного
он  не  сказал  В сейфе  послышалось  негромкое бульканье,  после чего  Иван
Тимофеевич  вынул  голову и  обтер рукавом  губы. Встретив осуждающий взгляд
парторга, он достал  из сейфа амбарную книгу с какими-то записями,  полистал
без интереса и положил на место.  Плевать, подумал он равнодушно, теперь все
равно.  Война все  спишет.  Только бы скорее на  фронт,  а  там --  грудь  в
крестах, голова в кустах -- все по-честному  Правда, по причине плоскостопия
Иван  Тимофеевич к  военной службе  был не пригоден, но  недостаток этот  он
надеялся скрыть от комиссии.
     Пока Голубев строил планы на  будущее, Килин  продолжал упорно  крутить
ручку  телефонного аппарата.  В  трубке  было слышно все,  что угодно, кроме
того, что было нужно.
     -- Алло, алло!-- кричал он время от времени.
     Кто-то сказал ему: "Съешь дерьма кило",-- но он не обиделся.
     --  Брось,-- посоветовал  Иван Тимофеевич.--  Митинг проведем, протокол
составим, и ладно.
     Килин  посмотрел на него долгим взглядом  и с еще большим остервенением
набросился на аппарат.  И  вдруг  в  трубке  самым волшебным  образом возник
бархатный голос телефонистки:
     -- Станция!
     Килин  от неожиданности  так растерялся,  что  слова не мог  вымолвить,
только сопел в мокрую от потных рук трубку.
     --  Станция!--  повторила  телефонистка таким  тоном, словно  на  своем
коммутаторе только и дожидалась, чтобы ей позвонили из Красного.
     -- Девушка!-- очнулся и закричал Килин, боясь, как бы она не исчезла.--
Миленькая,  будь добра...  Со  вчерашнего  дня  звоню... Борисова...  срочно
нужен...
     -- Соединяю,--  просто  сказала девушка,  и в  трубке  так же  волшебно
возник мужской голос:
     -- Борисов слушает.
     --  Сергей  Никанорыч,-- заторопился  парторг.--  Килин  беспокоит,  из
Красного. Мы тебе с Голубевым  звоним, связи  нет, народ ждет, работа стоит,
время горячее, не знаем, что делать.
     -- Недопонял,--  удивился Борисов.-- Недопонял, чего  не знаете. Митинг
провели?
     -- Да нет же.
     -- Почему?
     -- Почему?--  переспросилл  Килин.--  Не  знали, как  быть.  Дело,  сам
понимаешь, ответственное, а указания нет...
     -- Теперь  допонял.--  Голос  Борисова иронически завибрировал.-- А ты,
если по малой нужде идешь, ширинку сам расстегиваешь или указания дожидаешь?
     Боисов обрушил  на плешивую голову  Килина  весь запас своего сарказма,
как будто  сам минуту  назад не звонил по всем телефонам в надежде на  то же
спасительное указание.
     -- Ну, ладно,--  сменил он, наконец, гнев на  милость.-- Надо  провести
стихийный митинг в свете выступления
     товарища Молотова, и как можно быстрее. Собери народ...
     --  Народ  давно  собрался,--  радостно  доложил   Килин   и  подмигнул
председателю.
     -- Ну,  вот и хорошо,--  замурлыкал Борисов.-- Хорошо...,-- повторил он
уже не стольпуверенно. И спохватился:- Недопонял!
     -- Чего недопонял?-- удивился Килин.
     -- Недопонял, как собрался народ, какой народ, кто собирал.
     -- Никто не собирал,-- сообщил Килин.-- Сами собрались.  Поверишь?  Как
услышали радио, так тут же сбежались: мужики, старики, бабы с ребятишками...
     Говоря  это, Килин почувствовал, что  Борисову чем-то не  нравится  его
сообщение  (оно и  самому  Килину уже чем-то не нравилось),  и,  не закончив
своей торжественной фразы, он вдруг умолк.
     --  Так,--  произнес  Борисов  раздумчиво.--   Так-так.  Сами,  значит,
услышали, сами сбежались... Вот что, милый,  ты подожди меня и трубочку пока
не бросай...
     Опять в трубке слышались шорохи, треск, музыка и прочие ясные и неясные
звуки.я
     -- Ну что?-- шепотом спросил председатель.
     --  Пошел  к Ревкину согласовывать,--  прикрыв трубку ладонью, высказал
догадку парторг. Он несколько раз
     менялся в лице, краснел, бледнел и грязным платком
     промокал угловатую плешь.
     Два раза врывалась телефонистка:
     -- Говорите?
     -- Говорим, говорим,-- поспешно отвечал Килин.
     Наконец в трубке  что-то  отдаленно  грюкнуло,  пошлепало и  снова влез
вкрадчивый голос Борисова:
     -- Послушай, друг ситцевый, у тебя партбилет с собой?
     --  А  как  же,  Сергей Никанорыч,--  заверил  Килин.--  Завсегда,  как
положено, в левом кармане.
     -- Вот и ладно,-- одобрил Борисов.-- Садись на  лошадку и дуй торопливо
в райком. И билет захвати.
     -- Зачем?-- не понял Килин.
     -- На стол положишь.
     Такого оборота Килин все-таки не ожидал. Он посмотрел на  председателя,
который  как  раз  в этот момент, пользуясь важностью  разговора, двинулся к
сейфу, но остановился на  полдороге и  фальшиво  ответил взглядом на взгляд,
как бы проявляя должную заинтересованность.
     -- За что  же,  Сергей Никанорыч?-- спросил Килин упавшим голосом.-- Да
чего ж я такого наделал?
     --  Анархию  развел, вот  чего  ты наделал!-- Борисов ронял  слова, как
свинцовые капли.-- Да где ж  это видано, чтобы народ сам по себе  собирался,
без всякого контроля со
     стороны руководства?
     У Килина внутри все остыло.
     -- Так  ведь,  Сергей  Никанорыч,  ты  ж  сам...  вы ж  сами  говорили:
стихийный митинг...
     -- Стихией, товарищ Килин, нужно управлять!-- отчеканил Борисов.
     В трубке что-то щелкнуло. Опять заиграла музыка, и неизвестная  женщина
сказала неизвестному Мите, что одеяло
     она ему прощает, а самовар пусть достает, где хочет.
     --  Алло, алло!-- закричал Килин, думая, что  прервали. Но телефонистка
вежливо  объяснила,  что  товарищ  Борисов  свой  разговор  закончил.  Килин
медленно положил на рычаг скользкую трубку и перевел дыхание. "Это ж надо,--
думал  он  сокрушенно,-- вроде  все  делал, как  надо, а чуть  не вляпался в
политическую ошибку. А ведь  все так просто и понятно. Мог и сам своим  умом
догадаться:  стихией  нужно  управлять.  Если  даже  она  сама  движется   в
желательном направлении, ее надо возглавить, иначе она может решить, что она
вообще может двигаться сама по себе.  Вот  он в  чем корень! Это еще хорошо,
что  Борисов сказал "товарищ". А  мог  бы сказать "гражданин".  Политическую
ошибку  допустить  легко. Исправить трудно.  Как говорится, для  исправления
таких ошибок у нас есть "исправительные лагеря".
     -- Ну что он сказал?-- дошел до Килина вопрос председателя
     -- Кто?-- спросил Килин.
     -- Борисов, кто ж еще. Указание дал?
     -- Указание?-- переспросил иронически Килин.--  А  ты, когда  по  малой
нужде  идешь,  тоже  указания  спрашиваешь?  Действовать  надо,  вот  и  все
указание.
     С  этими  словами Килин  и  вышел  тогда  на  крыльцо. А  председатель,
пользуясь случаем и не  дожидаясь  никаких указаний,  снова нырнул головой в
сейф и долго из него не выныривал.

      6

     Митинг --  это такое мероприятие,  когда собирается много народу и одни
говорят то, что не думают, другие думают то, что не говорят.
     Вышли  на  крыльцо  председатель  с  парторгом,   и   началась  обычная
процедура. Парторг объявил митинг открытым и предоставил слово председателю.
Председатель  предложил  выбрать  почетный  президиум  и  предоставил  слово
парторгу.
     Так они несколько раз поменялись местами, и, когда один говорил, другой
хлопал в ладоши, призывая к тому же и
     остальных. Остальные хлопали вежливо, но торопливо, надеясь, что дальше
им скажут что-нибудь по существу.
     -- Товарищи!-- начал парторг свою речь и услышал рыдания. Он недовольно
глянул вниз, кто, мол, там нарушает, и увидел лица людей.
     -- Товарищи!-- повторил он и  почувствовал, что не может сказать дальше
ни слова.
     Только сейчас до него дошло со всей очевидностью, что именно произошло,
какое горе свалилось на всех и на него в
     том числе. И на фоне этого горя все его недавние страхи и
     хитрости показались ему ничтожными. И ничтожным, пустым и
     глупым казался ему сейчас текст, написанный у него на
     бумажке. Что он может сказать этим людям, которые от него
     ждут сейчас таких слов, которых он даже не знает? Еще
     минуту назад он сам себе казался не таким, как другие,
     представителем некоей высшей силы, которая знает и
     понимает, куда, что и как должно двигаться. Сейчас он не
     знал ничего.
     -- Товарищи!-- начал он еще раз и беспомощно посмотрел на председателя.
     Председатель кинулся  в контору за водой. Графина в конторе не было, но
был бачок  с краном и кружкой  на  цепочке. Председатель наступил на цепочку
ногой и  оторвал кружку с половиной цепочки.  Когда  кружка оказалась  перед
Килиным, он ухватился  за нее двумя  руками и, пытаясь прийти  в себя, долго
пил маленькими глотками.
     --  Товарищи!--  начал  он  в  четвертый  раз.--  Вероломное  нападение
фашистской Германии...
     Произнеся  первую  фразу,  он  почувствовал облегчение.  Постепенно  он
овладевал текстом, и текст овладевал им. Привычные словосочетания притупляли
ощущение горя,  уводили сознание в сторону, и вскоре  язык Килина болтал уже
что-то  сам  по себе,  как  отдельный и независимый член организма. Отстоим,
ответим ударом на удар, встретим героическим трудом...
     Плач  в  толпе  прекратился.   Произносимые   Килиным   слова  колебали
барабанные перепонки, но  в души не  проникали.  Мысли людей  возвращались к
обычным  заботам. Из толпы выделялся  только один Гладышев,  который стоял у
самого  крыльца  и,  широко  разведя  руки  для  предстоящих  аплодисментов,
внимательно следил за развитием мысли оратора.
     -- Правильно!-- убежденно восклицал он в  нужных местах и кивал головой
в широкополой соломенной шляпе.
     Чонкин  стоял  позади  всех и, положив  подбородок на  ствол  винтовки,
пытался  вникнуть  в  суть  речи  Килина,  который,  пересказав  выступление
Молотова, перешел  от  общего  к  частному --  к  конкретным  делам  родного
колхоза. За  последнее время колхоз достиг новых небывалых успехов. В сжатые
сроки  с  применением  передовых  методов  агротехники  был  произведен  сев
зерновых и бобовых культур. Парторг сообщил, сколько чего посеяно и на какой
площади, сколько посажено картофеля  и  других  овощей, сколько  вывезено на
поля  навоза  и химических удобрений.  Заглядывая  в свою бумажку,  он сыпал
цифрами, как арифмометр.
     Чонкин  ел парторга  глазами,  но  какая-то неясная  мысль  мешала  ему
сосредоточиться и сопоставить все эти цифры.
     Он  беспомощно поднял  голову,  оглянулся и  вдруг увидел:  вдалеке, по
нижней дороге вдоль  речки, гнедая лошадь  устало  тащила телегу,  в которой
поверх товара сидела Раиса,  продавщица из  магазина сельпо.  И,  увидев эту
отдаленную  картину,  Иван вдруг  понял,  что  то,  чего  он  никак  не  мог
вспомнить, каким-то образом связано не то с Раисой, не то с телегой, не то с
лошадью.  Осененный  пробуждающимся  воспоминанием,  стал  он  сквозь  толпу
продираться к  своему  соседу и  другу,  который с широко  разведенными  для
аплодисметов руками стоял впереди всех, на самом виду.
     -- Слышь,  что ли, сосед,-- добравшись до Гладышева, Чонкин толкнул его
под локоть,-- я вот тебя спытать хочу, а как же лошадь?
     -- Какая лошадь?-- недоуменно повернулся Гладышев.
     --   Ну,   лошадь,  лошадь,  --  сердился  Чонкин   на   непонятливость
Гладышева.-- Скотина на четырех ногах. Она ж работает
     А почему ж в человека не превращается?
     --  Тьфу  ты, мать твою за ногу!--  Гладышев даже плюнул в досаде и как
раз не вовремя, потому что раздались общие
     аплодисменты. Спохватившись, селекционер быстро заплескал
     ладонями, преданно глядя на оратора, чтобы плевок его не
     отнесли к тому, что говорилось с трибуны.
     Тем  временем оратор закончил положительную часть своего выступления  и
перешел к критической части.
     -- Но,  товарищи,--  сказал он,--  наряду с  большими успехами  в  деле
повышения урожайности  есть  у нас и отдельные  недостатки, которые, если их
собрать вместе, выглядят
     довольно, я бы сказал, зловеще. Например, Горшкова Евдокия
     постоянно задерживает уплату подоходного налога и налога
     по самообложению. Решетов Федор допустил потраву личной
     скотиной колхозных  угодий,  за что  был оштрафован правлением на сорок
трудодней. Стыдно, товарищи, стыдно.
     Уж куда далеко ходить, когда даже наш бригадир товарищ Талдыкин проявил
нетоварищеское  отношение к  женщине,  а именно на  Иванов день, находясь  в
нетрезвом состоянии, ударил  жену оглоблей. Талдыкин, было такое дело или не
было? Молчишь?  Стыдно. И нам всем за  тебя  стыдно. Ну,  провинилась  перед
тобой жена, пошлепай ее по заднице (оживление, смех),  ну ремешок  употреби,
никто ничего не
     скажет. А оглобля -- вещь довольно тяжелая.
     Теперь, товарищи, перехожу  к следующему  вопросу. Этот  вопрос для нас
больной,  очень  больной. Я  имею ввиду  невыработку  минимума трудодней. По
этому вопросу у нас сложилась такая картина, что  хоть хватайся за  голову и
кричи не своим голосом. У нас, к сожалению, есть еще отдельные люди, которые
разделяют: это мое, а это колхозное, и не хотят работать, выставляя на показ
свои старости и болезни. И тут первое место сзаду занимает
     Жикин Илья. Он установил по этому делу, можно сказать,
     своеобразный рекорд, выработав с начала года и до сего дня
     ноль целых и семьдесят пять сотых одного трудодня.
     (Оживление. Смех. Возглас Гладышева: "Позор!"). Я ,
     конечно, понимаю, что Жикин является инвалидом гражданской
     войны, не имея двух ног. Но теперь он этими ногами
     спекулирует. Руководство колхоза и партийная организация
     состоят не из зверей, и мы можем войти в положение. Никто,
     товарищи, Жикина не заставляет работать кульером либо на
     сенокосе. Но на прополке вполне можно работать. Сел себе в
     борозду  и потихоньку ползай от  кусточка к кусточку, выдирая травку  и
выполняя минимум  трудодней. И нечего совать нам  в лицо свои ноги,  которых
нет. (Возглас Гладышева : "Правильно!")
     Оратор  помолчал, оценивая  впечатление,  произведенное  на  участников
митинга, и не спеша продолжал:
     -- Вот , товарищи,  прочитал я недавно  книгу Николая  Островского "Как
закалялась  сталь".  Это  очень  хорошая  книга,  и  я  советую  каждому  ее
прочитать, кто грамотный.
     Там  рассказывается  о  человеке,  который, пройдя сквозь  огни и  воды
революции и гражданской войны, остался не то что без ног и  без  рук, но еще
ослеп  на  оба глаза  и, прикованный к  постели болезненными цепями, нашел в
себе силу  и мужество  служить  своему народу и написал книгу. От вас  никто
этого не требует.  Вы книгу не напишете. Но почитать советую. И в  частности
вам, товарищ Жикин,  лично. Здесь он или  нет? (Голос  Шикалова.  "Нет") Вот
видите, не уважил, не пришел даже по такому  случаю. Вы скажете, что  он без
ног. Я и сам это знаю. Но когда ему нужно,  он ездиет на  своих колесиках не
хуже, чем  другие  на велосипеде. Вот Иван  Тимофеевич не  даст соврать,  мы
однажды  за Жикиным бежмя бежали, а догнать не  сумели. Так можно было  сюда
приехать на колесиках? Можно. Человек он, конечно, заслуженный, и никто этих
заслуг у него не отнимает. Но прошлые заслуги никому не дают права потчевать
на лаврах, хотя и без ног. (Возглас Гладышева: "Правильно!").
     Закончив критику недостатков,  парторг снова уткнулся в бумагу,  потому
что дальше следовала торжественная заключительная часть, в которой не стоило
делать ошибок.
     Чем дольше парторг говорил, тем большее беспокойство отражалось на лице
председателя. Толпа, стоявшая перед ним, заметно редела. Сперва скрылась  за
углом конторы баба Дуня. За ней через  некоторое время ушла и  пропала Нинка
Курзова. Это  не  укрылось от глаз Тайки  Горшковой, которая, толкнув локтем
своеготмужа Мишку, показала ему глазами на  Нинку. Аплодируя очередной фразе
оратора, Тайка с Мишкой  стали передвигаться  к углу конторы. Когда в том же
направлении  двинулся Степан  Луков, председатель молча  показал  ему кулак.
Луков остановился. Но стоило Ивану Тимофеевичу на миг отвернуться, как среди
участников митинга не осталось ни Лукова, ни  Фролова, и его, Голубева, жена
тоже  как испарилась.  Председатель поманил пальцем  беспокойно озиравшегося
Шикалова,  тот на  цыпочках поднялся  на крыльцо,  выслушал отданное шепотом
приказание, покивал головой, исчез и больше не появлялся.
     Всего этого не замечал парторг Килин, читая заключительную  часть своей
речи.  Но  когда, дойдя  до  конца,  он  поднял  голову  навстречу ожидаемым
аплодисментам, то увидел только спины своих слушателей, дружно удалявшихся в
неизвестном направлении. На  пыльной  площади  перед  конторой стоял  только
Чонкин. Опершись подбородком  на ствол винтовтовки,  он предавался печальным
мыслям о происхождении человека.

       8

     Баба  Дуня тащила  свою добычу. Ноша была  нелегкая. Одной соли пуд, да
мыла  тридцать  шесть кусков по четыреста  граммов каждый. Плюс  к тому  два
килограмма дрожжей, зуб-
     ной порошок, кукла Таня N 5 (да еще в шляпе) и на мешок
     килограмм надо накинуть. Что ни говори, тяжесть  получилась порядочная.
Чем дальше, тем  чаще старуха  отдыхала, прикладываясь  мешком к близлежащим
заборам. Однако ж, говорят, своя ноша не тянет. И сознание удачного
     приобретения прибавляло сил.  И вот, когда отдохнув последний раз, баба
Дуня была уже рядом со своей избой,
     когда  оставалось  ей шагов, может  быть, десять, от  силы  пятнадцать,
кто-то сзади резко дернул мешок.
     Баба Дуня обернулась и увидела рядом Нинку Курзову.
     -- Бабка, скидывай мешок, будем делиться,-- быстро сказала Нинка.
     -- Ась?-- в момент личных катаклизмов  баба  Дуня сразу  глохла на  оба
уха.
     -- Давай делиться,-- повторила Нинка.
     -- А кто ж у меня будет, Нинушка,  телиться?--  посетовала старуха.-- Я
корову свою  еще запрошлый год продала. Мне  ее  не прокормить. А коза зимой
окотилась,   а   весной  околела.--  Бабка  сокрушенно   качнула  головой  и
улыбнулась.
     -- Ты мне, бабка,  своей козой голову не дури, а давай мыло,--  сказала
Нинка.
     -- Нет,-- отказалась бабка,-- полы не мыла. Не успела.
     -- Бабка,-- устало сощурилась Курзова.-- Давай делиться по-хорошему. Не
то все отберу. Поняла?
     -- Не подняла,-- вздохнула старуха.-- Нешто с моими силами...
     -- Бабка!-- Начиная выходить из  себя, Нинка отпустила мешок,  ухватила
старуху за грудки и  закричала ей в самое ухо:- Ты, бабка, болтай, что хошь,
а мыло давай. Что ж тебе все одной? У меня тоже семья и дети... скоро будут.
     Скидывай мешок, не тяни.
     -- А, ты насчет мыла!-- против желания догадалась старуха.-- А ты  поди
к Раисе, у ней есть.
     -- Врешь!-- крикнула Нинка.
     --  Ты не кричи,-- обиделась бабка,-- я,  чать, не глухая.  Надо  тебе,
попроси -- дам. А как же. Все ж таки суседи.
     Ежли  мы друг дружке помогать не будем, то кто  ж? Бабка опустила мешок
на землю и, испытывая Нинкино
     терпение, долго его развязывала непослушными пальцами.
     Потом  запустила  внутрь  руку  и  стала  шарить, общупывая  куски.  Ей
хотелось  выбрать  кусок  поменьше, но  каждый  следующий казался ей  больше
предыдущего.  Наконец, она  вздохнула,  вытащила один кусок и положила перед
собой  на  траву. И  посмотрела печальным взглядом. Конечно, это был слишком
большой кусок,  и старуха мысленно резала его  пополам, но воображение Нинки
рисовало совсем иную картину. Баба Дуня еще раз вздохнула и стала завязывать
мешок.
     --  Погоди,  бабка!-- Нинка опять  ухватилась за мешок.-- Ты это брось,
давай дели по-честному.-- Сколько там есть, половину тебе,  половину мне. Не
то все отберу.
     -- Нинок, ты что?-- всерьез забеспокоилась бабка.-- Обижаешь старуху. Я
ведь тебяОеще маленькую в колыске качала. Ты уж лучше пусти, не то закричу.
     -- Кричи, кричи!-- сказала Нинка и толкнула старуху в грудь.
     -- Батюшки!-- всхлипнула баба Дуня, валясь на спину.
     Не обращая на нее  никакого внимания, Нинка схватила  мешок  и кинулась
прочь. Пробежав несколько шагов, остановилась,  вернулась, подцепила с земли
тот кусок  мыла, который выкладывала баба Дуня, и  побежала обратно.  Но тут
кто-то схватил сзади мешок.
     -- Ух  ты,  вражина!-- замахнулась Нинка, думая, что это баба Дуня. Но,
обернувшись, увидела перед собой Мишку Горшкова, за которым стояла Тайка.
     -- Не спеши,-- улыбнулся Мишка.-- Давай поровну.
     -- Щас  поровняю,--  сказала Нинка, дергая  мешок  к  себе.-- Спешу  аж
падаю.
     -- И-ии!-- завизжала Тайка и вцепилась в Нинкины волосы.
     -- Грабют!-- вскрикнула Нинка  и двинула Тайке  ногой  в живот. А из-за
огорода Степана Фролова уже надвигалась
     огромная толпа, во главе ее стремился Плечевой и
     размахивал над головой колом, выдернутым из чьего-то
     забора.

      11

     Люшка родилась и выросла в бедной крестьянской семье. Летом  батрачила,
зиму проводила безвылазно на печи, не
     имея ни валенок, ни штанов. До коллективизации она не
     могла стать знаменитой дояркой, поскольку полудохлая
     коровенка, бывшая в хозяйстве, рекордных удоев не давала.
     Когда  же в результате скудного питания  стала  и вовсе дохлой, от  нее
прекратилась всякая польза. К тому же печальному результату могла  подойти и
Люшкина жизнь, но тут подоспели благостные перемены. В колхоз Люшка
     записалась  одной  из первых.  Потом  дали ей  бывших  кулацких  коров.
Правда, тех  надоев,  что  раньше,  коровы  уже не  давали,  но  по  инерции
продолжали доиться обильно.
     Постепенно Люшка  становилась на ноги.  Приобулась,  приоделась,  вышла
замуж за Егора, вступила в партию.
     Вскоре повсюду стали выдвигать передовиков и ударников, и Люшка по всем
данным вполне  подошла  под эту  категорию. В  местной и  центральной печати
появились первые  заметки о Люшкиных  достижениях.  Но  настоящий  взлет  ее
начался,  когда  какой-то корреспондент с ее слов  (а может,  и сам выдумал)
тиснул  в  газете  сенсационное сообщение, что  Люшка  порывает с  дедовским
методом  доения  коров и  отныне  берется  дергать  коров  за  четыре  соска
одновременно  --  по два в  каждую  руку. Тут-то все и  началось. Выступая в
Кремле на  съезде колхозников,  Люшка заверила собравшихся и лично  товарища
Сталина, что с отсталой прежней технологией  покончено отныне  и навсегда. А
на реплику товарища Сталина: "Кадры! Кадры!" обязалась обучить своему методу
всех доярок своего колхоза. "А получится ли у всех?"- лукаво спросил товарищ
Сталин. "Да ведь  у  каждой  доярки, товарищ Сталин,  по две  руки",-- бойко
сказала  Люшка  и  выставила   вперед  собственные  ладони.   "Правильно",--
улыбнулся товарищ Сталин и кивнул  головой. С тех пор уже и  вовсе не видели
Люшку в родном колхозе. То она заседает в Верховном Совете,  то присутствует
на  совещании, то  принимает  английских докеров, то  беседует  с  писателем
Лионом Фейхтвангером,  то получает орден в  Кремле.  Пришла  к Люшке большая
слава.  Газеты  пишут  про Люшку.  Радио говорит  про  Люшку.  Кинохорникеры
снимают  фильмы про  Люшку.  Журнал  "Огонек"  печатает  на  обложке  Люшкин
портрет. Красноармейцы пишут, хотят жениться.
     Совсем  замоталась Люшка. Прискачет  на день-другой  в  родную деревню,
подергает   корову  за  соски   перед  фотоаппаратом   и  дальше.  Сессия  в
сельхозакадемии, встреча с пи-
     сателями, выступление перед ветеранами революции... И
     от журналистов никакого спасения. Куда Люшка, туда и они.
     Для них сама Люшка стала уже не хуже дойной коровы.
     Строчат  про нее статьи, очерки, песни  слагают. Да и сама  она, совсем
ошалев, поверила уже,  что эти  все  журналисты только  для того  и созданы,
чтобы готовить ей доклады, описывать ее жизнь и фотографировать.
     Возникло  и ширилось  так  называемое мякишевское  движение.  Мякишевки
(появилось такое название) брали обязательства, заполонили верховные органы,
делились опытом через газеты и красовались на киноэкранах. Коров доить стало
совсем некому.

      16

     -- Я щи поставлю  варить, а  ты  поди пригони корову.-- Сунув  голову в
печь, Нюра шумно раздувала огонь.
     -- Сейчас.--  Чонкин драил зубным порошком  пуговицы на  гимнастерке, и
идти ему никуда не хотелось.
     -- Русский час -- шестьдесят  минут,-- заметила Нюра.--  Пуговицы можно
опосля почистить.
     Она только что с полной сумкой притащилась из Долгова, разнесла  почту,
устала и теперь была недовольна тем, что
     Чонкин не приготовил обед.
     Чонкин отложил в сторону гимнастерку и  щетку, подошел к  Нюре сзади  и
ухватился за нее сразу двумя руками.
     -- Иди, иди,-- Нюра недовольно вильнула задом.
     Некоторое  время они препирались.  Чонкин ссылался  на раннее время, на
боль в пояснице, ничего ему не помогло -- пришлось в конце концов уступить.
     Во дворе он поиграл  с Борькой, на улице поговорил с бабой Дуней, затем
с  сидевшим на завалинке дедом Шапкиным и наконец добрался  до конторы,  где
увидел большую толпу, состоящую в основном из баб. Мужиков было всего-то
     Плечевой, счетовод Волков и еще один, Чонкину не знакомый.
     Другие  -- на фронте. В первую  же неделю  войны чуть не  всех загребли
подчистую. Собравшиеся  молча смотрели на громкоговоритель, в котором что-то
потрескивало.
     -- Чего стоите?-- спросил Иван Нинку Курзову.
     Но Нинка ничего не ответила, только приложила палец к губам. И тут же в
динамике  кто-то  покашлял,  и голос  с заметным  грузинским  акцентом  тихо
сказал:
     -- Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы  нашей  армии и  флота! К
вам обращаюсь я, друзья мои!
     Чонкин  вздохнул  и  замер,  не спуская с  динамика глаз. Динамик снова
покашлял, потом в нем что-то забулькало,
     как будто тот, кто стоял где-то у микрофона, лил воду или
     давился  в  рыданиях.  Это  бульканье  длилось  долго  и  произвело  на
слушателей гнетущее  впечатление. Но вот оно кончилось,  и тот  же  голос  с
акцентом негромко и рассудительно продолжал:
     -- Вероломное военное нападение гитлеровской  Германии на нашу  Родину,
начатое 22 июня, продолжается. Несмотря на героическое сопротивление Красной
Армии, несмотря на то,
     что лучшие дивизии врага и лучшие части его авиации уже
     разбиты и  нашли себе могилу  на полях сражения, враг продолжает  лезть
вперед, бросая на фронт новые силы. Гитлеро-
     вским  войскам  удалось  захватить  Литву,  значительную часть  Латвии,
западную  часть  Белоруссии,  часть  Западной  Украины.  Фашистская  авиация
расширяет  районы действия своих бомбардировщиков,  подвергая бомбардировкам
Мурманск, Оршу, Могилев, Смоленск, Киев, Одессу, Севастополь.
     Над нашей Родиной нависла серьезная опасность...
     Баба Дуня, стоявшая позади Чонкина, всхлипнула.  Задергала губами Нинка
Курзова, несколько дней назад
     отправившая мужа на фронт. Зашевелились, зашмыгали носами
     и остальные.
     Чонкин слушал  слова,  произносимые  с  заметным  грузинским  акцентом,
глубоко верил в них,  но не  все мог понять. Если  лучшие  дивизии  врага  и
лучшие части  его  авиации разбиты  и нашли  себе  могилу,  то стоит ли  так
беспокоиться?  Худшие  части  и  дивизии  разбить  еще  легче.  Кроме  того,
непонятно  было выражение  "нашли себе могилу на полях сражений". Почему они
не искали ее в другом  месте?  И кто  эту  могилу  для них  вырыл? И Чонкину
представилось огромное количество людей, которые в  поисках  могилы ходят по
неизвестным  полям. Ему  на какое-то мгновение даже стало жалко  этих людей,
хотя он  хорошо  знал,  что  жалеть  их  нельзя.  Размышляя  таким  образом,
пропустил  он многое  из того, что говорил  оратор, и теперь поднял  голову,
чтобы уловить нить.
     -- Красная  Армия,  Красный Флот и все граждане Советского Союза должны
отстаивать каждую пядь советской земли,
     драться до последней капли крови за наши города и села,
     проявлять смелость, инициативу и сметку, свойственные
     нашему народу...
     Все  слушали,  качали  головами,  и Чонкин  тоже  качал.  Он готов  был
драться,  но  не  знал,  с  кем  и  как.  Когда  забирали на  фронт мужиков,
военкоматский капитан сидел на крыль-
     це конторы, разговаривал с председателем. Чонкин подошел к
     нему, обратился по всей форме, так, мол, и так, а тот не
     дослушал толком, да как гаркнет: "Вы на посту стоите? А
     кто давал вам право покидать пост? Кругом! На пост бегом
     марш!" Вот и весь разговор. А Сталин, он бы так не сказал,
     он умный, может понять и войти в положение. Не зря народ
     его любит. И поет хорошо. "Валенки, валенки". Только
     почему женским голосом? Песня кончилась, раздались
     аплодисменты.
     -- Вот здорово!-- услыхал Чонкин сзади. Он вздрогнул и обернулся. Тайка
Горшкова, поигрывая бичом и раскрыв рот,
     смотрела на радио. Теперь она была пастухом после того,
     как Лешку Жарова забрали на фронт.
     Чонкин осмотрелся и, не увидев больше никого, снова уставился на Тайку.
     -- Здорово, говорю, Русланова поет,-- повторила Тайка.
     -- Ты что, коров уже пригнала?-- удивился Чонкин.
     -- Давно уж. А чего?
     -- Да так, ничего.
     Удивляясь  тому, как  это  он прозевал момент,  когда  пригнали  коров,
Чонкин пошел к дому. Корова, конечно,  пришла домой своим  ходом, уж чего, ч
его, а дорогу
     знает.  Но все же чудно так получилось, что  он задумался и не заметил,
как  разошлись люди.  Впрочем, они даже  как будто и не разошлись, а вон все
стоят в том же  составе. Только почему-то в другом  месте. Как  будто  возле
избы Гладышева.ГДа, точно, так и есть.
     -- Чего  стоите?--  спросил  Чонкин, опять  же у Нинки Курзовой.  Нинка
обернулась и посмотрела на Чонкина как-то
     странно, так странно, как-будто с ним что-то случилось. А
     вслед за Нинкой и все остальные стали воротить головы в
     сторону Чонкина и смотреть на него с ожиданием чего-то.
     Чонкин смешался, не понимая в чем дело, стал сам себя
     оглядывать, не вымазался ли. Тут из толпы вынырнул
     Плечевой и пошел на Чонкина с распростертыми объятиями.
     -- Ваня, друг, что же ты тут стоишь?-- закричал он.-- Иди быстрей, чего
покажу. Тут такое кино получается.-- Он взял Чонкина за  руку и повел сквозь
толпу,  которая  охотно расступалась. Чонкин посмотрел  и  глазам  своим  не
поверил.  Замечательный  огород,  созданный  каждодневным  трудом  и  гением
Гладышева, являл собой картину страшного опустоше-
     ния. Он был изрыт и истоптан с такой тщательностью, какбудто через него
прошло стадо слонов.
     Только кое-где  торчали из земли истерзанные  охвостья бывшего  пукса и
один-единственный, чудом сохранившийся куст пышно зеленел  на фоне всеобщего
разрушения.
     Виновница всего  происходящего корова  Красавка, должно  быть, оставила
этот куст на закуску и сейчас, стоя среди огорода, тянулась к нему и  должна
была  бодотронуться,  но  хозяин огорода  держал  ее  за  рога,  исполненный
отчаяния,
     слепой злобы и решимости спасти хотя бы этот жалкий
     остаток созданного им чуда.
     Словно  тореодор, стоял Гладышев перед коровой, широко расставив ноги в
пыльных  брезентовых сапогах. Пытаясь  побороть  этого  варвара, он напрягал
окаменевшие мышцы.
     Тут же, хватая Гладышева за рукав, безутешно рыдала Нюра.
     --  Матвеич,-- заливалась она  слезами,-- отдай корову. Ну, пожалуйста.
Ну что ты с ней будешь делать?
     -- Зарежу!-- мрачно сказал Гладышев.
     -- Ой, господи!-- причитала Нюра.-- Она ж у меня одна, Матвеич. Отдай!
     --  Зарежу!--  твердил свое Гладышев  и тащил корову  в  сарай.  Корова
упиралась и  тянулась к оставшемуся кусту пукса. На крыльце,  равнодушная ко
всему,  Афродита  кормила  грудью  Геракла. Чонкин,  не  зная,  что  делать,
растерянно оглянулся.
     -- Ну  что ж ты,  Ваня,  стоишь?-- ободряюще улыбнулся ему  Плечевой.--
Спасай скотину. Ведь зарежет. Чикнет ножом, и привет.
     Плечевой подмигнул  стоявшему  рядом  счетоводу  Волкову.  Не  хотелось
Чонкину ввязываться в это дело. Но Гладышев
     уперся, а Нюра  плачет.  Иван нехотя  просунул голову между  жердями  в
заборе.
     -- Ой!-- взвизгнул тонкий женский голос. Это была Зинаида Волкова, жена
счетовода.-- Ой, бабы, счас будет, убивство.
     Увидев Чонкина, Нюра осмелела и перешла к активным действиям.
     -- Ирод  проклятый!-- закричала она и вцепилась своему врагу  в красное
правое ухо.
     -- Ах, так!-- возмутился Гладышев и толкнул Нюру ногой в живот.
     Нюра упала в борозду и завыла в голос.
     Чонкин  подошел к  Нюре,  наклонился и увидел, что ничего  страшного не
случилось. Нюра живая и даже не раненая.
     -- Чего  ревешь?-- рассудительно  сказал он,  помогая Нюре подняться  и
отряхивая  на ней платье.-- Никто тебе  ничего  не сделал. Ну толкнул Кузьма
Матвеевич  маленько,  так  его  тоже  можно понять.  Любому бвло  б  обидно.
Старался человек  все лето,а тут эвон какое дело. Уж ты, Кузьма Матвеевич,--
повернулся он к соседу,-- извини за ради бога, у ней нет
     в  голове  соображения,  что  это твое,  а  это чужое, как  увидит чего
зеленое, так  и жрет.  Нюрка позавчера повесила  на забор зеленую кофту, так
она  и  ее  слопала, один только  левый  рукав  остался.  Ух  ты, вражина!--
замахнулся он кулаком на корову.--  Пусти-ко, сосед, я ее сейчас так накажу,
что больше в чужой огород не полезет.
     С  этими словами  Чонкин  положил  руки  поверх  гладышевских  на  рога
Красавки.
     -- Отойди,-- сказал Гладышев и пихнул Чонкина плечом.
     -- Да нет уж, не отойду,-- сказал Чонкин и толкнул соседа ответно.-- Уж
ты, Кузьма Матвеич, корову-то отдай, а мы с Нюркой тебе за огород чего ни то
да заплатим.
     -- Дурак!--  сказал  Гладышев со  слезами  на глазах.-- Чем  можешь  ты
оплатить научный подвиг? Я  же хотел вырастить  гибрид мирового значения  --
картофель с помидором.
     --  Отдадим,--  заверял  Чонкин,--  ей-богу,  отдадим.  И  картошку,  и
помидоры. Какая тебе разница, вместе оно
     выросло или не вместе.
     Он продолжал  теснить упрямого соседа  плечом  и уже  полностью овладел
одним рогом.  Теперь они тащили корову в разные  стороны, что ей было  легче
перенести в результате
     равнодействия сил.
     Надвигалась  решающая  минута. Чонкин  пихал  Гладышева  левым  плечом,
Гладышев отвечал ему правым.
     Толпа, налегая на забор,  затаила дыхание.  Афродита, переменив  грудь,
продолжала  кормить  Геракла.  Было  тихо.  Только слышалось тяжелое сопение
воюющих сторон и равно-
     душные  вздохи  коровы,  которой  по-прежнему  хотелось  откусить  этот
симпатичный куст неразвившегося гибрида.
     В толпе молчали, напряженно ожидая дальнейшего развития событий.
     --  Слышь, армеец,  а ты ему  в  глаз,--  неожиданно громко посоветовал
Плечевой.
     Кто-то громко хихикнул, но тут же смолк.
     --  Ой, бабы,  закрывай глаза,  сейчас будет  убивство!--  пронзительно
закричала Зинаида Волкова
     Ее муж, стоявший неподалеку, начал скозь толпу пробираться к жене.
     --  Будет  убивство, будет  убивство,  будет  убивство,--  лихорадочно,
словно твердя заклинания, бормотала она.
     Наконец,  счетовод  добрался  до   жены,   отодвинул,  освобожда   себе
пространство,  Нинку  Курзову,  не  торопясь,   обстоятельно  размахнулся  и
единственной своей рукой врезал Зинаиде такую  оплеуху, что  без посторонней
поддержки  она вряд ли удержалась бы  на ногах.  Зинаида,  молча схватившись
обеими руками за щеку, стала вылезать из  толпы,  а счетовод, повернувшись к
Плечевому, спокойно объяснил свой поступок:
     -- Сколько раз говорил ей: "Не лезь, куды  не  просют".  Вот ведь когда
Колька Курзов с клюквинским Степкой подрались, тоже так смотрела да ахала, а
ее в  свидетели  записали. Так  судья когда вызвал ее  к столу, она  сразу в
обморок, и насилушки откачали.
     --  А ты ее совсем пришиби,-- весело  посоветовал Плечевой.--  Чтоб и в
суд звать некого было.
     --  Убили!-- выбравшись  наконец из толпы,  не  своим  голосом завопила
Зинаида  и,  по-прежнему двумя руками  держась за щеку,  рванулась  вдоль по
деревне.
     Обернувшись на ее крик, Чонкин и Гладышев одновременно ослабили пальцы.
Корова это почувствовала, мотнула головой, и противники, не ожидавшие такого
коварства, повалились в разные стороны.
     Не дожидаясь другого случая, корова мимолетным  движением смахнула  под
самый корень последний куст необыкно-
     венного гибрида и не спеша задвигала челюстями.
     Гладышев,  поднявшись  на  четвереньки,  как  завороженный,  следил  за
коровой.
     --  Матушка!--  страстно  простер он  к  ней  руки и  на  коленях пошел
вперед.-- Солнышко, отдай, пожалуйста!
     Причмокивая,   вздыхая  и   настороженно  глядя  на  Гладышева,  корова
отступила назад.
     --  Отдай!-- Гладышев, не вставая с  колен, тянулся к коровьей морде. В
какой-то  момент из  раскрывшейся пасти  мелькнул на  мгновение измочаленный
хвостик пукса, Гладышев
     рванулся к нему, но корова в этот же самый момент сделала
     глубокое глотательное движение , и последний куст
     замечательного гибрида навсегда исчез в ее бездонном
     желудке. Поборов секундное оцепенение, Гладышев вскочил
     на ноги и с диким воем кинулся к себе в избу.
     Тут поднялся с земли и Чонкин. Ни на кого не глядя, отряхнул он от пыли
брюки,оодной рукой взялся за рог, а
     другую сжал в кулак и изо всей силы ударил корову по
     морде. Корова дернула головой, но особо не сопротивлялась,
     и Чонкин потащил ее в сарай, крикнув Нюре, чтобы побежала
     вперед открыть ворота.
     -- И это все,-- с сожалением сказал Плечевой, но ошибся. В это время на
крыльцо встрепанный, с безумными глазами
     выскочил Гладышев. В руках он держал берданку шестнадцатого  калибра. В
толпе ахнули.
     -- Я говорила, будет убивство,-- послышался  голос Зинаиды, вернувшейся
как раз вовремя.
     Гладышев вскинул берданку и навел на Чонкина.
     -- Ваня!-- отчаянно вскрикнула Нюра.
     Чонкин обернулся.  Он  стоял,  вцепившись пальцами в  коровьи  рога,  и
смотрел прямо в наведенный на  него ствол берданки. Он словно оцепенел, не в
силах  сдвинуться  с места.  "Попить бы",-- мелькнула глупая  мысль.  Чонкин
облизнул губы.
     Сухо щелкнул курок,  словно сломали ветку. "Все",--  подумал Чонкин. Но
почему ему  не больно? Почему  он не  падает? Почему  Гладышев снова взводит
курок? Снова щелчок.
     И вдруг раздался громкий, трезвый и рассудительный голос Афродиты:
     -- Дурачок  ты,  дурачок! Куды стреляешь? И  чем стреляешь? Ты  ж  весь
порох давно извел на удобрение.
     По толпе прошел шум. Гладышев еще раз взвел  курок, заглянул в ствол и,
убедившись, что там пусто, грохнул ружье о землю, сел на крыльцо и, обхватив
голову руками,
     горько заплакал.
     Чонкин все еще стоял, вцепившись  пальцами  в рога,  словно приклеился.
Нюра положила руку ему на плечо.
     -- Пойдем, Ваня,-- сказала она ласково.
     Он отрешенно смотрел на Нюру, не понимая, чего она хочет.
     -- Домой, говорю, пойдем!-- крикнула Нюра словно глухому.
     --   А,  домой.--   Он   помотал   головой,   возвращаясь  к   сознанию
происходящего. Они взялись, он -- за один рог, Нюра -- за другой, и потащили
прочь корову, которая, насытясь, вполне присмирела.
     А  на крыльце  плакал  Гладышев. Он плакал громко, в  голос  и,  оголив
покрытый белесой шерстью живот, утирался подолом изодранной майки.
     Чонкин  не  выдержал  и,  бросив корову и Нюру, вернулся к поверженному
врагу.
     -- Слышь,  что  ли,  сосед,--  сказал  он, дотронувшись  носком  своего
ботинка до  сапога Гладышева.-- Ты это... ничего, ты больно не переживай. Я,
это, война кончится, на тот год билизуюсь и тогда пухсом этим  и твой огород
засодим, и Нюркин.
     В знак примирения он дотронулся до  плеча Гладышева. Гладышев дернулся,
зарычал, схватил протянутую руку и
     хотел укусить, но Чонкин вовремя вырвался и отскочил.
     Стоя в отдалении,  он смотрел  на селекционера с опаской и жалостью, не
зная, как дальше быть.
     Подошла и накинулась на Чонкина Нюра:
     -- Ах  ты, горе  луковое, да кого ж ты уговариваешь и кого жалеешь?  Он
тебя жалел, когда из ружья целил? Он
     тебя убить хотел!
     -- Ну так что ж, что хотел,-- сказал Чонкин.-- Вишь,
     человек в расстройстве каком. Ты уж, Матвеич, не это
     самое...-- он переступал с ноги на ногу, но приблизиться
     не решился.

      19

     С вечера небо  затянуло  обложными  тучами,  и пошел  дождь.  Он шел не
переставая  всю ночь,  и к  утру дорогу так развезло,  что  идти по ней было
немыслимо. Нюра шла по обочине, и ее большие, отцовские еще сапоги то и дело
слезали, приходилось  придерживать их  за голениища. Да  еще сумка  от дождя
набухла  и  норовила  сползти  с  плеча. Промаявшись  так  километра  два  с
половиной,  вышла   Нюра  к  первой  развилке  и  увидела  крытую  брезентом
полуторку. Возле  нее  копалось  несколько  человек  в  серых  гимнастерках.
Промокшие и перепачканные с ног до головы, они расчищали кто лопатами, а кто
и просто руками дорогу перед машиной, а один  с двумя кубиками  на  петлицах
стоял  чуть в  стороне  и  курил, прикрывая  ладонью от дождя, расклеившуюся
самокрутку.  Сзади из-за  машины  вышел  огромный  верзила с  куском фанеры,
используемой  вместо  лопаты.  Увидев Нюру,  огибавшую  полуторку  стороной,
верзила остановился и уставился на нее зверскими своими глазами из-под рыжих
бровей.
     -- Женчина!--  вскричал  он  удивленно,  словно  встреча  произошла  на
необитаемом острове.
     Люди в серой форме бросили  работу, повернулись к Нюре и стали молча ее
разглядывать. Под их взглядами Нюра попятилась.
     -- Девушка!-- окликнул Нюру тот, что курил.-- До Красного далеко?
     --  Нет, не  далеко,-- сказала  Нюра.-- Вот еще с километр проедете, за
бугор перевалите, а там уже будет видно. А кого вам нужно?-- Она осмелела.
     --  Там  у  вас  дезертир какой-то живет, мать его  в душу,-- доверчиво
объяснил стоявший рядом с лейтенантом боец с лопатой.
     -- Прокопов,-- строго оборвал его лейтенант,-- не болтай.
     --  А чего  я такого сказал?-- Прокопов бросил лопату и  сел  за  руль.
Машина тронулась,  продвинулась немного вперед и снова засела в грязи.  Нюра
пошла дальше.  Она прошла немного по  дороге, потом забрала вправо  и низом,
низом вдоль речки кинулась назад, к Красному.
     Чонкин спал так  крепко,  что разбудить его удалось  не сразу. Пришлось
даже  плеснуть в лицо холодной воды. Нюра рассказала  о людях, застрявших на
дороге, о разговоре насчет дезертира.
     -- Ну и пущай ловят  своего  дезертира,-- мотал сонной головой и ничего
не понимал Чонкин.-- Я-то здесь при чем?
     чем?
     --  О,  господи!-- всплеснула  руками  Нюра.-- Да  неужто ты не  можешь
понять? Дезертир-то кто? Ты.
     -- Я дезертир?-- удивился Чонкин.
     -- Я, что ли?
     Чонкин спустил ноги с кровати.
     -- Чтой-то ты  не то, Нюрка, болтаешь,--  недовольно сказал он.-- Какой
же я  тебе дезертир,  сама подумай.  Меня сюда поставили  охранять  эроплан.
Сколь я ни обращался в часть,  никто меня не сымает. Сам я  покинуть пост не
могу, не положено по уставу. Как же я могу быть дезертиром?
     Нюра стала плакать  и  умолять  Чонкина принять какие-то срочные  меры,
потому что им все равно ничего не докажешь.
     Чонкин подумал и решительно встряхнул головой.
     --  Нет, Нюрка, прятаться мне негоже, потому что я свой пост  оставлять
не имею права. И снять меня не может никто,
     окромя разводящего, начальника  караула,  дежурного  по части  или...--
Чонкин подумал, какое еще ответственное лицо
     может снять его с поста, и решил, что после дежурного по части он может
подчиниться не ниже , чем генералу...-- или генерала,-- заключил  он. И стал
одеваться.
     -- И что же ты будешь делать?-- спросила Нюра.
     -- А что мне делать?-- пожал он плечом.-- Пойду, стану на пост, и пущай
попробуетпкто подойти.
     На  дворе по-прежнему шел дождь, поэтому Чонкин  надел шинель, а поверх
нее натянул ремень с подсумками.
     -- Стрелять в них будешь?-- с испугом спросила Нюра.
     -- Не тронут, не буду,-- пообещал Чонкин.-- А если уж  тронут, пущай не
обижаются.
     Нюра кинулась к Ивану, обхватила его шею руками, заплакала.
     --  Ваня,--  попросила  она, давясь слезами.-- Прошу тебя, не противься
им. Убьют.
     Чонкин провел рукой по ее волосам. Они были мокрые.
     -- Что делать,  Нюрка,-- вздохнул  он.--  Я  ж часовой. Давай на всякий
случай простимся.
     Они  поцеловались  три  раза,  и  Нюра,  хотя и  не умела этого делать,
перекрестила его.
     Чонкин перекинул винтовку  через плечо, нахлобучил пилотку  и вышел  на
улицу.  Дождь  как будто бы утихал,  и  где-то за Ново-Клюквиным засветилась
неяркая радуга.
     С  трудом  выдирая  ноги  из  липкой  грязи,  Иван прошел  к  самолету,
чувствуя, как в  худой  правый  ботинок  сразу  же  просочилась  вода. Дождь
шуршал, как пшено, по тугой обшив-
     ке крыльев, тяжелые капли дрожали на промасленном брезенте
     чехла.  Чонкин забрался на  правую нижнюю плоскость, а верхняя укрывала
его от дождя. Сидеть было не очень удобно, потому что плоскость была покатой
и скользской. Зато  обзор был  хороший, и  Чонкин держал в  поле  зрения обе
дороги -- верхнюю и ту, что шла вдоль берега Тепы.
     Прошел час,  никто  не  появлялся. Прошло  еще  полчаса,  Нюра принесла
завтрак -- картошку с молоком. Тут кончился дождь и выглянуло  солнышко. Оно
отразилось в лужах и засверкало яркими блестками  в каждой капле.  То  ли от
солнца,  то ли  от  завтрака, то  ли  от  того и  другого  вместе  у Чонкина
улучшилось  настроение и прошло ощущение близкой опасности.  И стал  он даже
немножко подремывать.
     -- Эй, армеец!
     Чонкин  вздрогнул и вцепился в винтовку.  У  забора  стоял Плечевой. Он
стоял босиком, и обе штанины его были почти до колен подвернуты. Через плечо
перекинут был бредень.
     --  Ищу напарника  с бредешком походить,--  объяснил он, с любопытством
поглядывая на Чонкина.
     -- Отойди,-- сказал Чонкин и  отвернулся.  Но одним  глазом приглядывал
все-таки за Плечевым.
     --  Да  ты что?-- удивился Плечевой.-- Обиделся на меня? Есл  ты насчет
того, что я про  Борьку рассказывал, так  это  т зря. Я сам не видел, может,
она с ним и не живет. Плечевой повесил бредень  на забор, нагнулся и просуну
ногу между жердями. Он собирался просунуть уже и втору но  Чонкин соскочил с
плоскости.
     --  Эй,  эй, не лезь!  Застрелю!-- закричал  он  и  направи винтовку на
Плечевого.
     Плечевой попятился назад, поспешно стащил бредень с забора.
     -- Чокнутый ты, паря, ей-богу,-- проворчал он и направилс к реке.
     Тут  из-за  бугра  показалась  крытая  машина.  Шофер газова  и  крутил
баранку.  Рядом  с ним  на  подножке, держась з дверцу, стоял  перепачканный
лейтенант и командовал.
     Остальные люди в серых мундирах, уже и вовсе с  ног д головы заляпанные
грязью, взмыленные, подталкивали.  Машин  все равно пробуксовывала, и зад ее
заносило то в одн сторону, то в другую. С любопытством наблюдая эту неожидан
ную сцену, Плечевой посторонился.
     -- Эй, товарищ, помог бы!-- хрипло прокричал ему лейтенант
     -- Ну  да, делать нечего,-- пробурчал Плечевой и,повернувшись, медленно
пошел дальше. Но потом ему стало
     совсем любопытно, он вернулся и пошел обратно за машиной,
     которая подъехала к правлению и там остановилась.

      21

     Вскоре желающие могли видеть такую картину. Из своей избы вышла  Нюра с
длинной веревкой и  с  почтальонской  брезентовой  сумкой.  Она зашла  сзади
лежавших на дороге людей и дала Чонкину знак рукой.
     --  Эй, вы!  --  закричал Чонкин из-за своего  укрытия.-- Сейчас к  вам
подойдет Нюрка, сдадите ей левольверы. Кто
     будет противиться, убью на месте. Понятно?
     Ему никто не ответил. Нюра привыкла чистить рыбу с головы.  Сначала она
подошла к лейтенанту.
     -- Отойди, сука, застрелю, -- прошипел лейтенант, не поднимая головы.
     Нюра остановилась.
     -- Ваня!-- закричала она.
     -- Чего?
     -- Он обзывается.
     --  А ну отойди  в  сторонку! --  Чонкин навел  ствол  на  лейтенанта и
прищурил левый глаз.
     -- Эй, не стреляй! Я пошутил! Вот мой пистолет.
     Высоко, чтобы Чонкин видел, лейтенант перебросил через себя пистолет, и
он плюхнулся к ногам Нюры.
     Нюра очистила его от грязи и бросила в сумку.
     -- А ты, дядя, чего ждешь? -- перешла Нюра к Свинцову,  который лежал в
такой позе, как будто хотел обнять всю
     землю.
     -- А я, милая, не жду, --  со стоном сказал  Свинцов.-- Вот он лежит.--
Действительно, его револьвер системы "наган"  лежал в стороне  от хозяина на
подсыхающей кочке. Нюра кинула его тоже в сумку.
     -- Ой!-- простонал Свинцов.-- Ой, не могу.
     -- Раненый, что ли?-- обеспокоилась Нюра.
     -- Раненый,  милая.  Мне перевязочку бы. Кровью ведь  изойду. Детишек у
меня трое. На кого оставляю?
     -- Сейчас, сейчас,  потерпи еще,-- заторопилась  Нюра. Хотя  Свинцов на
вид был чистый зверь, но у нормального человека даже зверь вызывает жалость,
если страдает.
     Дальше все пошло как  по маслу. Остальные члены приезжей команды,  видя
добрый пример старших по званию, беспрекословно  подчинились и сдали оружие.
Они  даже не  стали сопротивляться, когда  Нюра связывала их общей веревкой,
наподобие того,как связываются альпинисты перед трудным подъемом.

      25

     Прошло несколько дней с тех пор, как исчезло ведомство капитана Миляги,
но  в районе  никто этого не  заметил.  И ведь пропала  не иголка в сене,  а
солидное Учреждение,
     занимавшее в ряду других учреждений весьма заметное место.
     Такое учреждение,  что  без  него вроде и  шагу  ступить нельзя.  А вот
пропало  и все,  и никто даже  не ойкнул. Люди жили,  работали,  рождались и
умирали, и все это без ведома соответствующих органов, а так, самотеком.
     Это  безобразие  продолжалось  бы  неизвестно  доколе, если  бы  первый
секретарь райкома товарищ Ревкин постепенно не стал ощущать, что вокруг него
будто-бы  не  хватает  чего-то.  Это  странное  ощущение  постепенно  в  нем
укреплялось, оно сидело в нем, как заноза, и напоминало о себе везде, где бы
Ревкин не находился -- на бюро райкома, на  совещании передовиков, на сессии
райсовета и даже дома.
     Не сумев  разобраться  в  своем  состоянии,  он потерял  аппетит и стал
рассеян . Однажды дошел до  того, что надел кальсоны поверх галифе и в таком
виде  пытался отправиться на работу, но персональный шофер Мотя его тактично
остановила.
     И вот как-то ночью, когда он  лежал, смотрел в потолок, вздыхал и курил
папиросу за папиросой , жена Аглая, лежавшая рядом, спросила его:
     -- Что с тобой, Андрей?
     Он думал, что она спит, и подавился дымом от неожиданного вопроса.
     -- В каком смысле?-- спросил он, откашлявшись.
     -- Ты в последние дни стал какой-то нервный, спал с лица, ничего не ешь
и все время куришь. У тебя неприятности на работе?
     -- Нет,-- сказал он,-- все в порядке.
     -- Ты здоров?
     -- Абсолютно.
     Помолчали.
     --  Андрей,--  волнуясь  сказала  жена,  --  скажи  мне  как  коммунист
коммунисту: может быть, у тебя нездоровые
     настроения?
     С  Аглаей он  познакомился  больше  десяти  лет  назад, когда  оба  они
проводили  коллективизацию. Аглая, тогда еще двадцатипятилетняя комсомолка с
пылающим  взором, покорила Ревкина тем, что  дни  и ночи  проводила в седле,
лихо  носясь  по району, выискивая и  разоблачая  кулаков  и вредителей.  Ее
маленькое,  но крепкое сердце  не знало  пощады  к  врагам, которых  тогда в
большом  количестве  отправляли в  в холодные земли. Она  не всегда понимала
гуманную линию партии, не разрешавшей уничтожать всех на месте. Теперь Аглая
заведовала детским домом.
     Услышав заданный ему вопрос, Ревкин задумался. Он погасил одну папиросу
и закурил вторую.
     --  Да,  Глаша,-- сказал  он, подумав,--  ты,  кажется, права.  У  меня
действительно нездоровые настроения.
     Опять помолчали.
     --  Андрей,-- тихо  и непреклонно сказала Аглая,-- если  ты  сам в себе
чувствуешь нездоровые настроения, ты должен разоружиться перед партией.
     -- Да, должен,-- согласился  Андрей.-- Но что будет с нашим сыном? Ведь
ему только семь лет.
     --  Не беспокойся. Я воспитаю  его настоящим  большевиком.  Он  забудет
даже, как тебя звали.
     Она помогла мужу собрать чемодан, но  провести  в одной постели остаток
ночи отказалась по идейным соображениям.
     Утром, когда  пришла  машина, Ревкин приказал шоферу  Моте  отвезти его
Куда Надо, потому что пешком он последнее время не ходил и не  смог бы найти
дорогу.
     К его немалому удивлению, Где Надо  Кого  Надо не оказалось. Не было ни
часовых,  ни  дежурных, и на больших зеленых воротах  висел массивный замок.
Ревкин стучал в дверь и в ворота, пытался заглянуть в окна первого этажа --
     никого не было видно.
     "Странно,-- подумал  Ревкин.--  Как  это  может  быть,  чтобы  в  таком
Учреждении никого не было?"
     --  А здесь уже с неделю,  наверное, как замок  висит,--  сказала Мотя,
словно угадав его мысли.-- Может, их давно разогнали.
     -- Не разогнали, а ликвидировали,--  строго поправил Ревкин и  приказал
ехать в райком.
     По  дороге он думал,  что  в самом деле исчезновение такого  серьезного
Учреждения нельзя объяснить ничем,  кроме как ликвидацией. Но если это  так,
то  почему  никто  не   поставил  его  в  известность?  И  вообще  можно  ли
ликвидировать,  да еще  в  военное время,  организацию, при помощи  которого
государство  охраняет  себя  от  внутренних  врагов?  И  не  объясняется  ли
исчезновение  происками  этих  самых   врагов,   которые  теперь   наверняка
активизировали свою деятельность?
     Запершись  в своем  кабинете, Ревкин  обзвонил  ряд соседних районов  и
путем осторожных расспросов выяснил,  что  повсюду те, Кто Надо, по-прежнему
имеются  и вполне активно функционируют. От  этого  известия легче не стало.
Положение теперь казалось еще более запутанным. Необходимо было организовать
срочное расследование.
     Ревкин снял трубку и попросил соединить его с капитаном Милягой.
     -- Не отвечает,-- сказала телефонистка, и только тогда Ревкин понял всю
нелепость этого  звонка. Ведь если бы Миляга существовал, ему незачем было б
звонить. Но,  с  другой  стороны,  кто  может  разобраться  в  сложном  деле
исчезновенияивсех, Кого Надо, если именно те, Кому Надо, и
     должны заниматься такими делами?
     "Надо подать проект,-- подумал  секретарь,-- чтобы в каждом районе было
два  Учреждения. Тогда первое будет выполнять  свои функции,  а второе будет
наблюдать, чтобы не пропало первое".
     Ревкин отметил  эту  мысль на листке  настольного  календаря, но тут же
явилась следующая: "А кто же будет
     наблюдать за другим Учреждением? Значит, нужно создать
     третье, а за третьим -- четвертое  и так далее до бесконечности, но кто
же тогда  будет заниматься другими делами?" Получался какой-то заколдованный
круг.
     Однако размышлять долго некогда, надо действовать. Ревкин послал шофера
Мотю на рынок послушать, что гово-
     рят бабы.  Мотя вскоре вернулась  и сообщила, что  бабы говорят,  будто
Учреждение в полном составе выехало в деревню Красное арестовывать какого-то
дезертира. Нить найдена. Теперь Ревкин снова чувствовал себя на своем месте,
и непонятное ощущение исчезло, словно заноза,вынутая пинцетом.
     Ревкин  позвонил  в Красное. К  телефону  подошел председатель  Голубев
(ожил, оказывается).  На вопрос Ревкина, где  находится выехавшая в  Красное
команда, Голубев сказал:
     -- А их Чонкин арестовал со своей бабой.
     Слышимость,  конечно, была плохая. Да  и трудно  было себе представить,
чтобы какой-то  Чонкин с  какой-то  бабой могли арестовать  сразу всех, Кого
Надо. То есть не надо. Ревкину показалось, что Голубев сказал не "с  бабой",
а "с бандой".
     -- И большая у него банда?-- поинтересовался он.
     --  Да  как сказать...--  замялся Голубев, вызывая  в своем воображении
образ Нюры...-- вообще-то порядочная.
     Не успел еще Ревкин  положить телефонную  трубку, как  уже поползли  по
району  черные слухи.  Говорили, что в округе  орудует  банда  Чонкина.  Она
многочисленна и хорошо
     вооружена.
     По поводу личности самого Чонкина толки были самые противоречивые. Одни
говорили, что Чонкин -- это уголовник,
     бежавший из тюрьмы вместе со своими товарищами. Другие
     спорили, что Чонкин -- белый генерал, который в последнее
     время жил в Китае, а теперь вот напал на Советский Союз,
     собирает он несметное войско, и к нему отовсюду стекаются
     люди, обиженные Советской властью.
     Третьи  опровергали две предыдущие версии, утверждая,  что под фамилией
"Чонкин" скрывается сам Сталин, бежавший  от немцев. Рассказывали,  что  его
охрана состоит исключительно из лиц грузинской национальности, а баба у него
русская,  из простых. Еще  рассказывали, что  Сталин,  увидя,  какие порядки
творяться  в  районе,  пришел  в сильное  негодование.  Он  вызывает  к себе
всевозможных  начальников  и наказывает  их  за  вредительство. В частности,
арестовал и приказал тут  же  расстрелять полностью личный состав всех, Кого
Надо, во главе с самим капитаном Милягой.
     Циля Сталина принесла эту новость из очереди за керосином.
     -- Мойша,  ты  слышал?-- сказала она мужу,  который у  окна заколачивал
гвозди в подметку. -- Люди говорят, что
     какой-то Чонкин расстрелял твоего знакомого гоя.
     --  Да, я слышал, -- вынув изо рта гвозди, сказал Моисей Соломонович.--
Это был интересный молодой человек, и мне его очень жаль.
     Циля пошла разжигать керосинку, но тут же вернулась.
     -- Мойша,-- сказала она взволнованно,-- а как  ты думаешь, этот  Чонкин
еврей?
     Моисей Соломонович отложил молоток.
     -- Чонкин?-- повторил он удивленно.-- Мне кажется, это ихняя фамилия.
     -- Чонкин?-- Циля посмотрела на мужа, как на глупого человека.-- Ха! Он
будет мне еще говорить! А как же тогда Ривкин и Зускин?
     Возвратясь к керосинке, она сама себе  на разные лады повторяла фамилию
"Чонкин" и в сомнении качала седой своей головой.
     Чтобы   как-то    нейтрализовать   зловещие   слухи,   местная   газета
"Большевистские темпы" в  разделе "Занимательная информация"  поместила  ряд
любопытных сведений. Было рассказано,  например, о тритоне, пролежавшем пять
тысяч лет в замороженном виде и ожившем после того, как его отогрели; о том,
что  некий  народный  умелец,  слесарь  из  города  Чебоксары,  выцарапал на
пшеничном зерне  полный текст статьи Горького "С кем вы, мастера культуры?".
Но поскольку слухи продолжали распространяться, газета,
     стремясь направить умы по иному руслу, открыла на своих
     страницах дискуссию: "Правила хорошего тона -- нужны ли
     они?". В статье под таким заголовком лектор райкома
     Неужелин писал, что  всемирно-историческая победа Октябрьской революции
принесла народам  нашей  необъятной страны не только освобождение от  власти
капиталистов   и   помещиков,  но   и  отвергла   прежние  нормы   морали  и
нравственности,   заменив   их   новыми,  отражающими   коренные   перемены,
происшедшие в  общественных  отношениях. Новые нормы отличаются прежде всего
четким классовым подходом. Общество победившего социализма, писал лектор, не
приемлет  буржуазные  правила хорошего тона, в  которых проявились  принципы
господства   одних  людей   над  другими.  Навсегда  исчезли  из   обращения
"господин",   "милостивый  государь",  "слуга  покорный"  и  прочие.   Слово
"товарищ", с которым мы обращаемся друг к другу, свидетельствует не только о
равенстве  между собой различных групп  населения, но и о равенстве мужчин и
женщин.  Вместе  с  тем,  мы  отвергаем  и проявления  нигилизма  в  области
отношений трудящихся между собой. Неужелев утверждал, что, несмотря на новые
принципы, некоторые традиционные нормы  поведения должны быть  сохранены и в
нашем  социалистическом  общежитии.  Например,  в  общественном транспорте (
которого,  к  слову  сказать,  в  Долгове  отродясь  не бывало  ) необходимо
уступать место инвалидам, людям преклонного возраста,  беременным женщинам и
женщинам с  детьми.  Мужчина  должен  первым  здороваться  с женщиной, но не
подавать первым  руку, пропускать женщину  вперед и  снимать головной  убор,
находясь  в  помещении.  Конечно, не  обязательно  целовать  дамам ручки, но
проявлять внимание и чуткость к товарищам по производству и просто к соседям
необходимо.  В связи с этим совершенно нетерпимы такие  пережитки  прошлого,
как взаимная грубость или  нецензурная  брань.  Недопустимо  также играть на
музыкальных   инструментах   после   двадцати   трех   часов.   Приведя  ряд
отрицательных  примеров,   автор  заканчивал  статью  мыслью,  что  взаимная
вежливость является основой  хорошего настроения, от  которого,  в  конечном
итоге зависит производительность нашего труда. А поскольку от нашей работы в
тылу зависит победа на фронте, решающий вывод напрашивался сам собой.
     На некоторых статья произвела сильное впечатление.
     Между прочим, в то время в  городе Долгове  среди прочих  проживали два
весьма заметных  гражданина. За давностью лет уже  никто  не помнит их имен,
званий и должностей.
     Старожилы рассказывают, что  это были два чудоковатых субъекта, которые
летом в  соломенных шляпах, а зимой в серых  папахах встречались на  площади
Коллективизации и не  спеша прогуливались по улице Поперечно  -- Почтамтской
от площади до колхозного рынка и обратно. Во время прогулок они вели  беседы
шепотом и с оглядкой на самые  актуальные темы. То, что они в разгар военных
действий  находились  в  Долгове,  а  не  в  действующей  армии,  заставляет
предположить, что они были непризывного возраста.
     Вечером  того  же  дня,  когда  вышла газета  со статьей Неужелева, эти
мыслители, встретившись, как обычно,  на площади,  приветствовали друг друга
легким поднятием шляп.
     --  Ну  что  вы  на  это скажете?--  с  места в карьер  спросил  Первый
Мыслитель и  тут же крутанул головой налево, направо, назад и  опять налево,
направо, чтобы убедиться, что
     никто не следит и не подслушивает.
     Второй  Мыслитель не  стал  спрашивать,  на что на  это.  В  результате
постоянных общений  они  научились понимать друг друга с  полунамека. Второй
Мыслитель тоже совершил как  бы ритуальное вращение головой налево, направо,
назад и
     сказал:
     -- Ах, бросьте! Надо же им чем-то заполнять газетную площадь.
     больше не о чем писать?б
     Немцы захватили Прибалтику, Белоруссию, Украину, стоят возле Москвы,  в
районе  тоже полная неразбериха: урожай не убран, скотина  без корма, где-то
орудует банда какого-то Чонкина, а в районной газете не о чем больше писать,
как о хороших манерах?
     --  Бросьте,-- повторил Второй Мыслитель.-- Какому-то лектору взбрело в
голову...
     -- Вот тут-то вы и  ошибаетесь!-- радостно взвизгнул  Первый Мыслитель.
Это была его коронная фраза.  В  каждом  споре  со своим  собеседником  он с
замиранием сердца ждал именно такого момента,  чтобы сказать: "Вот тут-то вы
и
     ошибаетесь!"
     -- Ни в чем я не ошибаюсь,-- недовольно проворчал его собеседник.
     -- Уверяю вас, ошибаетесь.  Поверьте мне, я хорошо знаю эту систему.  У
них никому ничего не взбредет в голову без указания свыше. Здесь все сложнее
и  проще. Они наконец-то поняли,-- Первый Мыслитель крутнул голвой и понизил
голос,--
     что без возврата к прежним ценностям мы проиграем войну.
     -- Из-за того, что не целуем дамам ручки?
     --  Да-да!--  вскричал  Первый  Мыслитель.  Именно из-за  этого.  Вы не
понимаете элементарных  вещей. Сейчас идет война  не меду двумя системами, а
между двумя цивилизациями. Выживет та, которая окажется выше.
     --  Ну,  знаете!--  развел  руками Второй Мыслитель.--  Это уж слишком.
Когда-то гунны...
     -- Что вы мне говорите про гуннов? Вспомните Македонкого!..
     И тут  пошло! Гунны,  Александр  Македонский,  война  с филистимлянами,
крестовые походы, переход через Альпы,
     битва при Марафоне, штурм Измаила, прорыв линии Мажино...
     --  Вы  не  понимаете!-- размахивал  руками  Первый Мыслитель.--  Между
Верденом и Аустерлицем большая разница!
     -- А что вы мне со своим Аустерлицем? Вы возьмите Трафальгар!
     -- Заберите его себе!
     Так  по дороге от площади до рынка  и обратно они проспорили  несколько
часов  подряд,  размахивая  руками,  останавливаясь, понижая и вновь повышая
голос. К единому мнению они не пришли,  но зато подышали воздухом,  что, как
известно,  приносит организму большую  пользу. Разойдясь  далеко за полночь,
оба потом долго не спали, перебирая в памяти подробности разговора, и каждый
при этом думал: "А вот завтра я ему скажу..."
     Достаточно сильное впечатление статья  о хороших манерах произвела и на
других жителей города. Старая учительница в полемической заметке  "А  почему
бы и нет?", отдавая должное классовому подходу, утверждала тем не менее, что
целовать  руки дамам  не  только  можно,  но и нужно.  "Это,-- писала она,--
красиво,  элегантно,  по-рыцарски".  А  рыцарство,  по ее  словам,  является
неотъемлемой   чертой  каждого   советского  человека.  С  резкой  отповедью
учительнице в заметке  "Еще чего захотели!" выступил  знатный забойщик скота
Терентий  Кныш. Для  чего  же, писал он,  рабочему  человеку  целовать  руки
какой-то  даме? А что, если  у  нее руки  не мыты, или того хуже -- чесотка?
"Нет уж, извините,--  писал Кныш,-- скажу вам с рабочей прямотой: если у вас
нет  справки  от доктора,  я  целовать  вам руки  не буду".  Местный же поэт
Серафим Бутылко  разразился  длинным стихотворением  "Я коммунизма ясно вижу
дали", не имевшим, впрочем, прямого отношения к теме дискуссии.
     Подводя итоги дискуссии, газета  поблагодарила  всех,  принявших в  ней
участие, пожурила учительницу и Кныша за
     крайности  и  в конце концов  заключила,  что само существование  столь
различных  точек зрения по данному вопросу свидетельствует о  серьезности  и
своевременности   поставленной   Неужелевым  проблемы,  что  от  нее  нельзя
отмахиваться, но и решить ее тоже непросто.
     Пока  газета отвлекала  население,  руководители района,  перебрав  все
возможные версии, пришли к выводу, что Чон-
     кин скорее всего командир немецких парашютистов, которые
     высадились в районе, чтобы дезорганизовать работу тыла и
     подготовить наступление войск на данном участке.
     Не зная, что делать, районное начальство кинулось в область, область, в
свою очередь, обратилась к военным властям. На ликвидацию банды Чонкина (так
называемого  Чонкина, говорилось в секретных документах) была брошена снятая
с отправляющегося на фронт эшелона стрелковая часть.
     Сгущались  серые сумерки,  когда полк, соблюдая все правила маскировки,
подошел  к  деревне Красное и  окружил  ее. Два  батальона перекрыли  с двух
сторон дорогу, третий окопался  вдоль огорода  ( с  четвертой  стороны  была
естественная преграда -- речка Тепа ).
     Выслали двух разведчиков.